[.Akao.]

воть прикольные рассказы..они грустные,даж один жестокий,но берут за душу..кто хочет,читайте,оба называются "Чужой ангел"

ЧУЖОЙ АНГЕЛ.

(one suicide story)





Давай вечером умрем весело –

Поиграем в декаданс.

"Агата Кристи".



АНГЕЛ – сверхъестественное существо,

посредник между Богом и людьми.

Словарь.





После окончания лекции он не пошел домой – он медленно пошел к морю. Ему просто хотелось спокойно подумать, а дома его, вместе с горячим обедом, ждала мать, которая, как обычно, начнет приставать к нему с вопросами, интересоваться, не болен ли он etc. Наверное из-за этого ему в последнее время вообще не хотелось возвращаться домой. Дома его раздражало все – заботливое лицо матери, еда, ванная, телевизор ... Казалось, что в доме все так суетно, что нет ни покоя, ни возможности поразмышлять. Со стороны ему казалось, что он словно несчастный призрак бродит по родовому замку, в который внезапно нагрянули жильцы, нарушив его многовековой покой ...

В парке он сел на скамейку, с которой открывался вид на море. Летом эта скамейка всегда была занята, но сейчас, глубокой осенью, с моря веяло холодом и студенты предпочитали садиться в глубине парка или в каком-нибудь баре.

Ветер дул с моря, сдувая с почти голых деревьев последние листья. А те долгое время кружились в воздухе, борясь и играя с силой, которая оторвала их, а затем ложились на сырую землю, издавая еле слышный, из-за гула ветра, шелест.

Он думал об осени.

Еще один день уходил из его жизни, уходил неизвестно куда. Ему не жаль было с ним расставаться: если бы он знал, что это последний день в его жизни – то он бы даже поторопился попрощаться с ним, попрощаться с жизнью. А так – кто знает, сколько таких дней, месяцев и лет ему осталось проводить? На этот вопрос он не находил ответа. Но он чувствовал, что это может тянуться чуть ли не бесконечно ... Тоска ! Тяжелая тоска охватила его разум. Его мысли, все до единой, были его старыми знакомыми – ничего нового, все было таким же, как и год назад. Он вспоминал этот год ... и в бессилии улыбался: все слилось в один кусок жевательной резинки, под названием жизнь. Год назад? Два? Три? Пять?.. Ну была школа, было весело ... Он даже понимал, почему было весело. Он был болен, болен манией величия. Диагноз себе он поставил совсем недавно, когда стал заниматься диалектикой своего разума, но тогда ... Он точно не помнил тот момент, когда он почувствовал в себе это, когда он понял что он не как все – что он особый. Он чувствовал в себе огромный потенциал и возможности, но, к его несчастью, никто не видел этого в нем и все считали его обыкновенным. Но он продолжал настаивать на своем – весь его потенциал был направлен на это; и наконец он достиг своего: его знала вся школа, о нем говорили, ему завидовали и его осуждали. Тогда, еще в школе, он был доволен собой, своей победой. Окружающие стали по другому на него смотреть – но что толку ? Сейчас он понимает, что он был просто жалким шутом, причем роль паяца приходилось играть прирожденному трагику ... Но эйфория прошла, он взглянул на все совсем по другому ... Он почувствовал в себе эти изменения – он постоянно стал ходить грустным и задумчивым, причем его волновали абсолютно бессмысленные, с точки зрения нормального человека, мысли и идеи. Он с серьезным видом рассказывал их своим знакомым, но они так беспощадно смеялись, что ему не оставалось ничего другого, как носить их в себе... А окружающих его людей постоянно волновал быт, постоянные мелочи из которых складывалась их бессмысленная жизнь. Почему наша жизнь бессмысленна ? – возмущались они. А задумывались ли вы зачем вы живете ? Какова цель вашей жизни ? Что – пожрать, родить детей и умереть – это смысл жизни ? Он не находил ответа – ведь ответами нельзя было назвать те длинные монологи, которыми его пичкали люди преклонного возраста ... Он называл эти монологи "исповедью свиней". Чем такая жизнь отличалась от жизни животных? Ничем ! Но если это было простительно для свиней, то для человека, с его разумом и сознаньем, это было просто самоубийственно – люди добровольно опускали себя до уровня зверей ...

Да – эйфория прошла, он чувствовал это; вот уже несколько лет его давит тяжелое похмелье и он не может выйти из него. Да – у тебя есть сознание и разум, ты думаешь – но что дальше? Как ты должен жить и что делать дальше?...

Он оторвался от своих мыслей ... Вокруг ходили люди – они разговаривали, смеялись, спорили, ежились от холода, любили и ненавидели ... Они жили и не задумывались ...

А он искал ... Искал то, что его отличало от других. Многие бы даже хотели оказаться на его месте - у него было все: обеспеченные родители, деньги, он учился в престижном вузе, был умен и красив ... Иногда ему казалось, что забери у него все это и он, как все, будет думать о проблемах, о работе, о детях, о деньгах, о еде ... Тогда он решил уйти из дома. Его эксперимент продлился почти месяц. Он сказал родителям, что едет на отдых в санаторий, а сам, как бомж, болтался на вокзале. Он пристроился помогать разгружать товарные вагоны, ночевал в зале ожидания на скамейке, несколько раз его забирали в милицию, били ... Он с улыбкой вспомнил лица родителей, когда он грязный, вонючий, небритый, с фонарем под глазом вернулся домой из "санатория". Но наваждение не проходило – тяжелая душевная болезнь душила его всюду. Он почти физически ощущал ее – иногда ему становилось тяжело дышать, ночами он страдал от бессонницы, у него пропал аппетит. С горьким смешком он смотрел на свою мать, которая страдала не меньше его, волнуясь за сына. "Такова судьба – материнский инстинкт упрямая и очень сильная вещь. Бесполезно бороться с желанием пожрать или потрахаться ... Родив меня, она связала себя со мной навсегда ...".

Ему захотелось закурить. Он стал шарить по карманам – в кармане черной кожаной куртки оказалась пачка сигарет. Пачка была новая, еще не открытая. Он вспомнил, что он ее купил сегодня утром перед зданием университета чисто автоматически – он бросил курить три дня назад. "Привычка – великая вещь.". Он покрутил в руке пачку, сжал ее и выкинул себе за спину. Сзади раздался шелест – он оглянулся: огромная облезлая дворняга с интересом подбежала к пачке, обнюхала ее, с надеждой и осуждением посмотрела на него, а затем медленно побежала в глубь парка ... "Она видимо тоже бросила курить, как и я ...". Раньше такие собаки у него вызывали жалость, но теперь он понимал, что они счастливы, а он нет ... Чего ему не хватает в жизни? Денег? Он никогда не думал о деньгах, но если они ему были нужны, он мог взять столько, сколько хотел ... Ему не нужны деньги – зачем ?! У него нет смысла в жизни – так зачем деньги ...

Иногда ему казалось, что ему просто не хватает любви и понимания ... Но когда к нему пристает мать, он понимает, что такой любви ему не надо. Да и за что его любить? Его, который болен и всех ненавидит? Если его кто-то и полюбит, то это будет безумная любовь, которая ему не нужна ... Он понимал, что проблема в нем самом – он сам никогда не сможет полюбить, слишком хорошо он знал сам себя. Однажды, еще в школе, он написал в сочинении, что в человеке существует защитный механизм, который не позволяет объективно взглянуть на себя самого, потому, что если человек будет реально видеть себя, он просто сойдет с ума – ведь в жизни личность самого себя является стержнем, от которого человек постоянно отталкивается, как от трамплина. Если у человека нет надежного "тыла", то он просто тонет в окружающей жизни ... А он видит сам себя насквозь, он предельно откровенен с самим собой и это его пугает, пугает собственная искренность ...

Тоска и одиночество! Жизнь избита и банальна ... Конечно, он не может предсказать, что конкретно будет завтра, но он хорошо знает, что все будет в одних и тех же границах разумного ... Будет опять скучно ...

Смерть – штука, о которой думают многие; многие ее боятся ... Смерть не интересует его. Что он знает о смерти? Ничего – но он твердо знает, что смерть не минует его, он обязательно встретится с ней ... Ему было интересно, а что удерживает его в этой жизни? Ответ самому себе казался неубедительным: ленивый интерес к будущему, да остатки инстинкта самосохранения ...

Боль! Иногда ему кажется, что его страдания физические, настолько они реальны ... Пока у него есть силы терпеть и ждать, но он видит, что это ожидание бессмысленно – завтра он опять проснется, побреется, поест и побредет в университет ... А потом, отслушав монотонные лекции он будет снова будет сидеть здесь, на этой скамейке и надеяться, и ждать ... Ждать чего? Ждать, надеяться, мечтать – это все то, что доступно им, ходящим вокруг него, а у него самого судьба другая. Ему не была доступна легкая озабоченность мелкими мелочами, окружающими его, он думал глобальнее ...

Казалось, что его настроение передалось природе – осень понимала его: она грозно шумела холодным ветром, изредка плакала дождем, дополняя картину скорби тяжелым занавесом облаков. А люди, словно муравьи бегали под этими облаками, вечно опаздывали, болели и ругали дождь, ненавидя погоду и высокие цены в магазинах. Он смотрел на людей идущих мимо него – в большинстве это были студенты, спешащие домой и бросающие удивленные взгляды на рассеянно-задумчивого парня, хмуро сидящего на облезлой скамейке... Он тоже смотрел на них, пытался их понять – но они, словно жители других планет проходили мимо, обливая его непонятными обрывками фраз, смеха или угроз ... Он несколько раз ловил себя на том, что он заглядывается на особо эффектных девушек, но всякий раз бормотал про себя о "физиологии" и "естественных потребностях" ...

И вот сейчас он провожал взглядом двух девушек, видимо первокурсниц, когда внезапно одна из них пристально посмотрела в его глаза, и остановилась в замешательстве. Ее спутница удивилась внезапной остановке, легко толкнула соседку и они продолжили свой путь. Он провожал их взглядом – внезапно та, что посмотрела на него остановилась, сказала что-то подруге, та пожала плечами и покрутила пальцем у виска. Девчонки разошлись в разные стороны – одна развернулась и направилась к нему !

- Привет! Разреши мне присесть, - ее голос понравился ему.

Он одарил ее одним из своих взглядов, от которого у его матери сжималось сердце – жуткая смесь горя и безысходной тоски. Девушка слегка покраснела – видимо от собственной смелости, но отступать было некуда.

- Садись, - его голос был тихим и глухим, казалось, что он сломается, не договорив слово до конца. Она села рядом, не отрывая своего взгляда от его бледного лица. Он неторопливо стал осматривать ее. Она смутилась от его взгляда и отвела глаза, но он не обратил на это внимание ... Девушка понравилась ему; что, впрочем, было для него не редкость. Она была невысокого роста, одета в черные джинсы и клетчатый пиджак. Ее длинные золотистые волосы водопадом обрамляли румяное лицо, а один локон неуправляемо лежал на лбу, настырно стараясь попасть в ее голубые глаза – она все время легким жестом отводила его назад, но он упрямо возвращался на старое место. Чуть полные губы лишь слегка были тронуты темной помадой, их уголки почти все время лукаво были подняты вверх, создавая неуловимую улыбку. Ему показалось, что все ее лицо слегка усмехается: и губы, и искрящиеся глаза, и чуть вздернутый носик ... Ее лицо было красивым, открытым и искренним. На нем, правда, читалась легкая неуверенность, но это придавало лицу некоторую очаровательную таинственность ...

Окончив осмотр он вернулся к своим невеселым мыслям ... "Да, эта встреча лишь подтверждает, что жизнь скучная штука – всё банально и избито. Ничего удивительного – такие фишки жизнь выкидывает постоянно ...". Он снова взглянул на нее, она видимо собиралась с мыслями и думала о том, что бы сказать для начала разговора. "Помочь ей, что ли ?".

- Только не спрашивай как у меня дела – сама видишь, что плохо, -она вздрогнула от неожиданности, потом еле заметно улыбнулась:

- Меня зовут Лена.

- Связный у нас разговор получается – ничего не скажешь, - он увидел, что она улыбнулась чуточку сильней, - Слушай, я где-то слышал это имя, - он сделал вид, что напрягает память – она искренне рассмеялась. Ее смех заставил его улыбнуться. Он назвал ей свое имя, а потом спросил:

- Первый курс?

Она мотнула головой вместо ответа.

- Тогда, наверное, проблемы должны быть у тебя, а не у меня ...

Она улыбнулась, потом, немного подумав, спросила:

- Ты болен?

- Если и болен – то не заразно, но лучше в следующий раз возьми марлевую повязку.

- Обязательно возьму, - она подыграла ему.

- Это не стеснит тебя? Но не бойся, это не долго – я скоро умру, - она взглянула ему глаза и поняла, что он не шутит. Ей стало страшно, это сразу отразилось на лице - оно стало еще красивее.

- Ты наркоман? – голос звучал осуждающе.

Ее вопрос вызвал у него улыбку. "Бывший - завязал" – но он решил не говорить ей об этом. Он опять задумался, устремив взгляд в даль, где небо сливалось с морем ...

- С моря идет дождь. Ты любишь дождь ? – он не дождался, пока она ответит, - Я обожаю дождь. Сильный дождь. Я люблю гулять по улицам и смотреть на людей – они становятся все такими смешными, словно с неба капает кислота, вместо воды ... Дождь равняет всех – взрослый дядя, чинно шедший по улице, и школьник, засматривающийся на каждую вывеску, начинают неуклюже бежать и искать чем прикрыть голову ... Это так забавно, - он закрыл глаза, вспоминая, - Я люблю, что бы дождь был холодным – капли, словно живые, бегут по тебе, стараясь опередить друг друга ... Мне кажется, что в русском языке есть досадная ошибка – слово "дождь" должно быть женского рода ... Тебе нравиться дождь?

Она непроизвольно скривила губки:

- Он мокрый! Я люблю спать, когда идет дождь ...

- Ты любишь спать? – он перебил ее.

- Странный вопрос ...

- А разве ты не находишь меня странным ? – он взглянул ей прямо в глаза.

- Я чувствую, что ты сам считаешь себя странным. Согласись со мной.

- Ты права.

"Умная девочка. Но она надоест мне как только я узнаю ее получше. Ее ум превратиться в мою зубную боль – только этого мне не хватало."

- Ты любишь жизнь ?

- Конечно... Все ее любят, - в ее мягком голосе зазвучали нотки уверенности.

- А я?

- И ты, конечно. Те, кто говорит, что не любит жизнь – врут.

Он горько рассмеялся. Она удивилась его смеху, в ее глазах мелькнула обида.

- Что я такого смешного сказала ? – ее голос был злым.

Он не обратил на это внимание.

- Простой вопрос: за что ты любишь жизнь ?

Она задумалась. Было видно, что ей трудно на него ответить.

- Когда любишь – не знаешь за что, просто любишь и все!

- Хороший аргумент, - он улыбнулся, - А теперь поверь мне, детка, что я просто не люблю жизнь.

Он сказал это таким тоном, что она ни капли не усомнилась в его словах.

- Не называй меня деткой, папаша.

-Окей, мы квиты ... Хочешь иметь детей?

- От тебя, что ли?

- ... А потом обижаешься, когда тебя называют деткой. Я серьезно.

- Не знаю. Я не думала об этом. А вообще это столько проблем ...

"Проблемы. Все видят проблемы, которых я не вижу. Она думает о том, что она не будет высыпаться, что ребенок будет болеть, что с ним надо будет гулять ... ". Раньше он хотел иметь детей. С одной единственной целью – его интересовал вопрос обучения и воспитания. В его руках оказался бы пластилин, из которого он бы мог слепить что угодно ... Но теперь все это просто потеряло смысл ... Он задумался. Тем временем начал накрапывать дождь и он заметил, как девушка стала с беспокойством смотреть на небо, вздрагивая от холода. Он снял с себя кожаную куртку и накинул ее поверх ее пиджака:

- Тебе пора домой ...

- А ты?

- А я люблю дождь ! – его глаза были полны безумием.

- Давай сегодня вечером встретимся ? – она с надеждой посмотрела на него. Под курткой у него осталась одна рубашка – сегодня он был без свитера, не смотря на причитания матери, которая боялась, что он простынет ... Дождь уже шел во всю – он весь насквозь был мокрый, но не обращал на это внимания. Она попыталась было вернуть ему куртку:

- Я тут рядом живу, тебе, наверное, холодно ... , - но он остановил ее жестом.

- Оставь куртку себе – мне она больше не понадобится, - он усмехнулся.

- Так мы встретимся ?

Он задумался, видимо, что-то решая.

- Вероятность второй нашей встречи равна нулю, - он выдержал паузу, - Слушай, мне просто интересно – ты любишь меня?

Она встала со скамейки.

- Нет ... Странный ты какой-то ..., - она застегнула его куртку, - Звони – 44-06-66. Запомнил ?... Мы еще встретимся, - она улыбнулась, - Должна же я, в конце-то концов, вернуть твою куртку.

Она неуверенно отошла на несколько шагов, но затем вернулась, пристально посмотрела на него своими голубыми глазами, а затем быстро поцеловала его в щеку, на секунду овеяв его нежным запахом своих духом, который был тут же унесен ревнивым ветром; и лишь затем она быстрым шагом пошла по алее, на которой уже стали появляться лужи с поверхностью бурлящей от падающих капель. Он не смотрел ей вслед. "Зачем ?".

Дождь был косой и неровный из-за порывов сильного ветра. Капли били его по лицу, но он не обращал на это внимания. Он посидел на скамейке еще несколько минут; затем медленно встал и побрел прочь из парка ...

Домой он решил идти пешком ... Он задумчиво шел вдоль проезжей части; мчащиеся мимо машины обливали его потоками грязной воды, но ему было все равно – он и так уже был мокрый насквозь. Изредка он останавливался и смотрел то на небо, то на людей, столпившихся под навесами остановок, то на голые деревья ... Ему вспомнилась мать ... Опять ее причитания, о том, что он заболеет ... Потом ему вспомнилась Лена. Он улыбнулся.

- Я люблю дождь! – прокричал он людям, с удивлением глазевшим на парня в мокрой рубашке и брюках, со спутанными от воды волосами и бледным лицом.

Он подошел к тротуару. Он решил быть с осенью вечно. Какое-то время он наблюдал за движением на улице, а потом, выждав момент, кинулся под огромный грузовик, груженный кирпичами.

Раздался запоздалый визг тормозов. Люди на остановке закричали, послышался женский голос:

- Да он больной !!!

Несколько мужчин, выбежав из-под навеса, кинулись к машине, которую от резкого торможения развернуло боком ...

Парень был мертв – колесо машины переехало его тело в области груди: лужа на проезжей части окрасилась в красный цвет. Из грузовика выскочил бледный и испуганный водитель, который еще толком не понял, что произошло. Увидев тело он в шоке остановился. Вдали раздался свисток милиционера ...

А дождь все шел, скорбя по смерти человека, который понимал его ...







А Лена возвращалась домой. Ее голова вся промокла, волосы слиплись, но она не обращала на это внимания, ведь ее согревала его куртка; она даже чувствовала его тепло, которое хранила эта куртка. Она улыбалась, думая о чем-то хорошем. Ангел шел по улице. Ангел чужой смерти ...





**********************

Чужой Ангел – 2:

ПОТЕРЯННАЯ ГОЛОВА





Посмотри на небо! Где они?

Даже ангелы могут предавать !!

Deserpteration, "Down"



Kiss, kiss Molly's lips

Nirvana, " Molly's lips"



1.

Троллейбус издал жалостливый звук, громко хлопнул дверьми и отъехал от остановки. В городе стояла поздняя весна и самая настоящая майская погода, но почти никого в троллейбусе не интересовало ни ярко светящее солнце, ни быстро высыхающие лужи, ни чириканье воробьев, ни ярко-зеленые деревья, снова ожившие после зимы.

Троллейбус, как всегда, был переполнен. Толик без труда бы это чувствовал, даже если бы он был слепой. Постоянное давление соседей по транспорту заставляло злобно сопротивляться и давить в ответ, подтверждая фундаментализм третьего закона Ньютона. Езда в троллейбусе была так же скучна, как и сегодняшние лекции в институте. Он даже не мог припомнить, сколько их всего было, но чувство голода подсказывало, что не меньше четырех. У него каждый день уходило два часа на дорогу. Два часа, которые казались ему самыми скучными и самыми бессмысленными... Ему не жаль было времени, ему было жаль себя.

Конечно, он понимал всю сложность процессов, происходивших в переполненном городском транспорте, он на себе чувствовал неподдельную энергетику искренней злобы и ненависти людей друг к другу. Это было потрясающая, почти молчаливая, игра, которой бы позавидовали самые великие актеры. Пассажиры просто дышали слепой ненавистью к друг другу, стараясь потопить в ней соседей по несчастью. Ему казалось, что он видит этот едкий туман злобы, который, словно дым сигареты, вился среди людей, поднимаясь к потолку троллейбуса и даже не пытаясь вылететь сквозь открытые окна и люки...

Все это было настолько обыденно и привычно для него, что он уже давно перестал обращать на это внимание. Правда, почти каждый день это грозное безмолвие перерастало в яростную перепалку, к которой подключались почти все пассажиры: кто-то кричал, кто-то пытался оправдываться, кто-то крутил пальцем у виска, ну а кто-то искренне забавлялся. К последним относился и он. На его лице появлялась легкая, едва заметная, презрительная усмешка – он смеялся над людьми, готовыми, словно бешенные собаки, перегрызть друг другу глотки.

Но конфликты длились не вечно – надо было как-то убивать время. Ничто в реальном мире не могло его заинтересовать – он погружался в себя. Странные диалоги, монологи и даже споры разворачивались в его голове. Он с интересом прислушивался к своим рассуждениям, тут же находил в них слабые места, тут же их критиковал, и тут же их оправдывал... Иногда даже доходило до того, что он забывал выйти на нужной остановке, увлеченный копанием в самом себе. Правда, в последнее время он стал понимать всю наигранность процессов, происходивших в нем самом. Он стал казаться самому себе лжецом и лицемером; но развлечение продолжалось – он тут же предпринимал попытки оправдать себя...

Вот и сейчас он невидящим взором смотрит в грязное окно и пытается найти доводы в свою пользу. Он уже не помнит зачем ему нужны эти аргументы, но он с увлечением ищет их в себе... Троллейбус дернулся. Сосед справа – дедушка-тяжеловес – искренне опирается о него, пытаясь устоять на ногах. Слышатся возмущенные голоса людей и угрозы в адрес водителя.

– Прости, сынок, – дедушка пытается оправдаться по прежнему налегая корпусом.

Он поворачивает голову в его сторону, желая что-то сказать. Его взгляд скользнул по ряду сидящих людей и углубился в тесные ряды стоящих. Но до соседа справа он не дошел. Он увидел что-то, тут же выбившее его из привычного состояния нирваны.

Он увидел ее! Она изящно облокотилась о поручень, находящийся в центре троллейбуса, ни капли не заботясь о том, что рядом находятся люди, способные в любой момент навалится на нее... Она улыбнулась и с озорным видом подмигнула. Ему? Какая разница? Наплевать! Он предпринял яростную попытку обойти дедушку. Это удалось со второй попытки. Впереди виднелся узкий проход среди чьи-то широких спин. Даже если бы он имел габариты змеи, то пробриться сквозь этот проход по прежнему оставалось бы нетривиальной задачей.

Он вдохнул по побольше воздуха и стал пробираться вперед. Он чувствовал как злобно изгибаются спины под действием его движения, и хотя он не видел лиц – он почти физически ощущал как они искажаются маской злобы. Но это его мало занимало.

Лишь когда он почти пробился к ней, он на секунду остановился и задал себе вопрос о том, зачем он только что проделал этот нелегкий путь. Поняв, что эту задачку он не решит сходу, он обошел какую-то женщину и оказался перед ней.

Она по прежнему стояла, облокотившись о поручень и по прежнему улыбалась. Именно ее улыбка и ее каштановые волосы первым делом обращали на себя внимание. Волосы были накручены и изящно обрамляли овал ее лица; ее улыбка была бесконечна – каждую секунду она менялась, являясь естественной и искренней реакцией на что-то новое, постоянно происходящее вокруг. Эта улыбка не была дежурной или автоматической – она действительно отражала вечное движение жизни вокруг ее, которое она наблюдала с искренней радостью.

Ее глаза. В них был столько же искреннего веселья и озорства, сколько и бездонности темно-голубого цвета, в который они были окрашены. Ему показалось что еще секунда и он увидит в них медленно плывущие невесомые облака. Ее глаза притягивали его, заставляя рассматривать их вновь и вновь, пытаясь найти что-нибудь новое.

Может она не была очень красива – он не мог непредвзято рассуждать на эту тему – но в ней было столько легкости, искренности и притягивающего обаяния, что он просто стоял и рассматривал ее, наслаждаясь каждой секундой...

– Привет, Толик! Как дела? – ему показалось, что ее голос лучше ее внешности. Он был звонок, глубок и весел, как и она сама.

Он некоторое время молчал, наморщив лоб:

– Мы знакомы?

– Теперь, вроде, и знакомы...

– Но откуда ты знаешь что я Толик? – он искренне был удивлен.

Она пожала плечами:

– Я много чего еще знаю... Тебе девятнадцать, ты учишься в институте, сегодня у тебя было четыре пары, ты любишь классическую музыку, особенно Моцарта, ты... Думаю, для начала хватит... – ее улыбка приняла новый оттенок. Он только развел руками:

– Знаешь, меня мало что удивляет в жизни... Но это... В конце концов, должно же быть какое-то разумное объяснение всему этому?

– Не думаю, что ты примешь мое объяснение за разумное. И зачем разрушать загадочность и романтизм нашего знакомства – пусть будет тайна. Неужели ты ждешь логического рассуждения, начинающегося с того, что у тебя слегка запачкан левый носок кроссовка, – он мельком взглянул на свою обувь и понял, что слегка – сильно мягко сказано; он покраснел и решил, что пора завязывать с привычкой не чистить обувь, – ... и закончить фразой "поэтому ты любишь Моцарта"?

– Думаю, что такое рассуждение слегка бы успокоило меня. Ну ладно. Пусть будет загадка, – он решил тоже улыбнутся, понимая, что у него никогда не получится сделать это так, как это делает она, – Кстати, я не обладаю таким мощным дедуктивным методом, как ты, поэтому может представишься?

– Ну, вот! – она слегка сморщила свой прекрасный носик, – Одной загадкой становится меньше. Меня зовут Деззи. Или просто Дезз.

– Интересное имя. Первый раз такое слышу.

– Это ничего не значит. Меня так просто зовут – и все. Как видишь, есть на свете вещи, которые ты не слышал или о которых не знал... Жизнь полна новостей и сюрпризов.

– Ну не знаю, не знаю... – она очень точно ударила по его философской позиции, словно давно его знала. Это задело его самолюбие и он решил сопротивляться, – Все равно все в рамках. Тебе кто-то рассказал обо мне... Твое имя хоть и необычно, но состоит из обычных букв алфавита – комбинация из тридцати трех символов и ничего более... И вообще – все мы умрем... – он усмехнулся. Его слова показались самому себе смешными и детскими, особенно рядом с ней. Это был дурной признак.

– Ну, насчет последнего не могу с тобой поспорить. Но интерес есть. Люди играют в карты, в кости, ходят в казино... Они все знают – шесть граней и выпадет или единица, или пара, или тройка, или четверка... Думаю пора остановится – в школе, кажется, учат считать до шести... Ведь они не ждут ни падения кости на ребро или "семерку", но они продолжают играть и играют с азартом... Ты сам сейчас придешь домой и в который раз включишь музыку. Музыку, которую ты слышал множество раз; музыку, в которой ты знаешь каждую ноту, каждое созвучие... Но ты ее продолжаешь слушать. Слушать и наслаждаться, ведь так?

– Никакая музыка не сравнится с тобой... – он запнулся; ему показалось, что он сказал пошлость. Никогда еще в жизни он не чувствовал себя таким идиотом! Но он взглянул на нее, на ее улыбку и ему стало легче.

– Ладно; думаю, что до вечера ты сможешь придумать еще несколько комплементов, которые я с удовольствием послушаю. Окей? Кстати, тебе пора выходить.

"Она знает даже это. Что за чертовщина?". Он жадно взглянул на нее:

– Когда? Где?

– Возле входа в парк. В шесть.

– Окей, Дезз.

Он еще некоторое время смотрел на ее сияющее лицо, словно загипнотизированный, а потом стал пробираться к выходу. На своей остановке он не успел выйти – поэтому на дорогу домой он потратил пять минут.

Он шел медленно, не торопясь, и в сотый раз прокручивая в голове удивительное знакомство с Дезз. У него было на удивление отличное настроение, которое у него бывало очень редко. Он высоко задирал голову, разглядывая что-то на небе, с идиотской улыбкой смотрел на проходящих мимо людей, пытался разглядеть в лужах свое отражение... Он даже поймал себя на том, что он стал напевать какой-то мотив из сонета Моцарта...

Наконец он оказался перед своим домой.





2.

Перед дверью он остановился, чтобы достать ключи из кармана брюк. Перед дверью грохотало – сестра уже пришла домой и слушала какую-то музыку. Он открыл дверь и некоторое время стоял оглушенный звуком – он никак не мог привыкнуть к увлечению своей сестры. Он быстро разулся и пошел в комнату сестры, где выключил магнитофон, работающий на максимуме своей мощности.

Из большой комнаты раздался голос сестры:

– Это ты пришел?

Он вошел в комнату. Сестра сидела на диване, поджав под себя левую ногу. Все ее внимание было сосредоточено на телевизоре, на экране которого все время что-то взрывалось и бегало; в ее руках был джойстик, который она безжалостно терзала и дергала из стороны в сторону, пытаясь в кого-то попасть.

Рядом, на диване, лежал поднос на котором стояла пустая чашка из-под кофе и недоеденный бутерброд, крошки которого валялись как на диване, так и на ковре.

– На фига выключил музон? – она поставила игру на паузу и повернулась к нему. Он с улыбкой смотрел на ее худое лицо, на цветную татуировку на левой руке, на футболку с чьей-то отрезанной головой и витиеватой надписью, которую он не смог прочитать. Его четырнадцатилетняя сестра была абсолютно не похожа на него и являлась его полной противоположностью.

– Я не могу слушать этот грохот. И ты это называешь музыкой?

– Obituary – это круто. Это тебе не на фортепьяно пургу гнать.

Он пожал плечами.

– Как знать. Классика навсегда останется классикой... Кстати, ты оставила сигареты на холодильнике – не думаю, что ты хочешь, чтобы родители узнали о твоем курении... – сегодня он был в хорошем настроении – в обычные дни вопрос о курении обсуждался в более яростный форме и походил на политические дебаты.

Толик направился на кухню, он проголодался и хотел есть. Здесь царил хаос – сестра не считала должным убирать на кухне даже после себя. Он открыл казан, в котором оказалась гречневая каша, и наложил себе в тарелку.

С кашей он справился в течении минуты, после чего сделал себе чай и пошел в комнату. Здесь он долго рылся в стопке компакт-дисков. Вот! Он вставил диск в систему и нажал пуск.

Этот трек был первым. Он сел на диван и закрыл глаза. Легкая музыка зазвучала в его комнате. Это была его любимая соната. Он чувствовал в ней все; каждый раз он переживал ее заново, всей душой ощущая ее дыхание, ее неуловимое движение и порывы. Но только теперь он понял, что это она! Ее улыбка жила в мотиве, заставляя все время музыку дрожать, волноваться и биться, словно морские волны. Вот они! Ее волосы ураганом вьются в этом ритме, придавая ему свой сладкий каштановый оттенок... Он явственно видел ее танцующую фигуру перед собой, ощущал ее дыхание, вдыхал ее неуловимый запах!...

Музыка завершилась, но она по прежнему стояла перед его глазами, вызывая в нем неведомое ему ранее сладкое чувство. Чай остыл.

Он открыл глаза и взглянул на часы. Без пяти четыре. Впереди томительная вечность до встречи с ней. Он решил почитать. На столе стопкой возвышались книги. Он некоторое время в раздумье разглядывал их корешки не зная что выбрать. Наконец его взгляд остановился на книге в черной обложке. Это была Библия. Он наугад открыл ее и попытался прочесть какую-то главу.

Это было бесполезно! Он по несколько раз перечитывал первый стих, написанный мелким шрифтом, и не как не мог понять его смысл. Какая-то назойливая мысль мешала ему. Он попытался сосредоточится и поймать ее. Наконец ему это удалось – он улыбнулся: ему надо было почистить кроссовки.

Он вышел в коридор и зажег свет. На глаза ему попалось зеркало. Он некоторое время рассматривал себя; на его лице проступила гримаса недовольства. Сегодня с утра он побрился; но сейчас, глядя на себя, он был явно этим неудовлетворен. Он решил побриться снова.

На это у него ушло три минуты. Он снова стоял в коридоре и разглядывал себя. "Стало еще хуже...". В руках его оказалась расческа. Некоторое время он со злобой пытался зачесать свои волосы назад, но они упорно возвращались на место, словно насмехаясь над ним.

Толик бросил расческу, взял в руки кроссовки и направился в ванную. Здесь он долго возился с тряпкой и наконец остановился, чтобы осмотреть свою работу. Да, кроссовки теперь были в гораздо лучшей форме, чем его лицо.

"Стоп! Я что, придурок – на свидание одевать кроссовки? Еще бы тапочки одел... белые...". Он кинулся в коридор и достал из ящика туфли. Они были такие же грязные, как и кроссовки. Он стал возится в нише пытаясь найти хоть немного черного крема. Вдруг ему показалось, что он провел за чисткой несколько часов и что он уже опоздал на свидание. С бьющимся сердцем он побежал к себе в комнату. Десять минут пятого. Он облегченно вздохнул.

Вернувшись в коридор он нашел крем и начистил обувь. "Так, с обувью все в порядке. А вот что делать с остальным?...". На ум сразу же пришел его пепельно-серый костюм, который он одевал всего три раза в жизни. Один раз на школьный выпускной и два раза на вступительные экзамены в институт. Надо сказать, что Толик вообще мало внимания уделял своей одежде и своему внешнему виду. Этот вопрос растворялся под призмой глобальный философских рассуждений; но сейчас он стоял перед зеркалом, поправляя пиджак и пытаясь хоть как-то завязать галстук. "Вот дерьмо...".

Он долго колебался, но наконец решился и направился в комнату, где играла сестра.

– Ленчик, ты только не смейся... Я того... – он замялся и почему-то попытался прочитать надпись на ее футболке.

Она повернулась к нему лицом, скрыв от него надпись.

– Блин, да у тебя крыша поехала! Ты чего на себя напялил? – на ее губах появилась саркастическая усмешка.

– Скажи – мне идет или нет?

– Если честно, то ты похож на мудака, терзаемого поносом, – она повернулась, чтобы продолжить игру.

"Кажется, она права".

– Слышь, а что это у тебя за надпись на футболке?

Она ответила ему не оборачиваясь:

– Deserpteration. Круто, да?! Их дебютный альбом называется "Down", но это не значит "даун", вроде тебя, это – падение вниз. Рябята дергают с бешеным ритмом – просто кишки наворачивает...

Она говорила что-то еще, но он, не слушая, вышел в коридор. Перед глазами опять оказалось противное зеркало. Он некоторое время разглядывал себя, а потом направился в комнату. "Костюм надо снимать... Интересно, как переводится `Deserpteration `?...".

Он сел на диван и уставился на часы. Время тянулось невероятно медленно. За это время он успел раз пятьдесят поменять свое мнение в вопросе о костюме. Это было мучительно – никогда ранее за собой он не наблюдал таких колебаний...

На часах – четверть шестого. "Пора! Пора!". Он вскочил с дивана. "Костюм одевать не буду – ну его на фиг. В нем я чувствую себя не в своей тарелке. Оденусь как обычно...". Он стал одеваться.

Вдруг он остановился. Страшная мысль молнией проскочила в его мозгу. "Я идиот! Как я мог в это поверить... Вот придурок! Она издевалась надо мной! Ее постоянная улыбка – она смеялась надо мной. Как я сразу не понял?". Он со злостью стал раздеваться. "Ну дурак!".

Он сел на диван, казалось успокоенный своей догадкой. Он старался не смотреть на часы, но они, как магнит, притягивали его взор. Ровно в половину он решил, что все-таки стоит пойти.

Усмехаясь над самим собой он стал одеваться. В коридоре он остановился перед вешалкой, раздумывая о том, одевать куртку или нет. Он решил одеть и посмотрел в зеркало. "Ерунда!" – он снял куртку и снова посмотрел на себя. Ему показалось, что стало хуже. Снова куртка оказалась на нем. "Ну да! Там такая жара, а ты еще куртку напялил... Если тябя уже сейчас в жар боросает, то что тогда будет через полчаса?". Он снова снял куртку. Его взгляд оснановился на тумбочке, на которой стоял ряд флаконов, бутылочек и прочей ерунды. Он никогда не пользовался одеколоном, но тут решил изменить привычке. Толик долгое время перебирал бутылочки, пытаясь хотя бы определить где мужской, а где женский. Наконец он в бессилии прекратил поиски и с обреченным видом побрызгал на себя из сосуда неопределенной формы с какой-то с синей этикеткой.

Он с бьющимся сердцем подошел к выходу. На какую-то долю секунды замер, собираясь с силами, после чего вышел из квартиры, захлопнув дверь.





3.

Он решил спускаться пешком – "Глупо будет застрять в лифте.". Но как нелегко давался ему этот спуск! Червь сомнения и неуверенности точил его изнутри, пытаясь заставить его вернутся назад.

Он остановился на крыльце подъезда и перевел дух. "Ну зачем тебе туда идти?... Лишний раз хочешь убедиться какой ты дурак?... Ты будешь ждать ее, причем будешь ждать долго, до одиннадцати... но она все равно не придет – ведь ты знаешь это!". Еще секунда и ему показалось, что он повернет обратно, чувствуя облегчение; но что-то давило на него, заставляя идти к месту встречи...

Он не шел – он летел. Он не чувствовал ничего, кроме сложного чувства, душившего его. Парк был рядом. Обычно он доходил до него за пять минут. Сейчас он стоял на небольшой площадке перед входом уже через какие-то две минуты после выхода из дома.

Он забыл одеть часы. Время бежало незаметно для него, терзая его душу: то ему казалось, что он уже ждет несколько часов, то – всего несколько секунд; и в зависимости от этого круто менялось его настроение – его бросало в то в жар, то в холод.

"Все. Вот сейчас я скажу – "она не придет", и она придет... Итак... Она не придет!...".

– Привет! – он вздрогнул. Но не от неожиданности, а от потока мыслей и чувств, нахлынувших на него. Это была она!

Ему вдруг стало страшно оборачиваться. Он боялся, что разочаруется в ней, его пугала ее реакция на его внешний вид, а еще ему почудилось, что это пришла не она. Он повернулся.

Она стояла перед ним, как всегда улыбаясь такой знакомой и в тоже время такой новой очаровательной улыбкой. Теперь он обратил внимание на то, что она почти одного роста с ним, что у нее отличная, стройная фигура, и хотя она не двигалась, он уже представлял какой невесомой и изящной походкой она пойдет с ним рядом.

– Что-то не так? – он наслаждался ее голосом, ее интонацией.

Он смог только что-то промычать, чувствуя как лицо заливается краской.

– А ведь все достаточно просто – две грани: "она придет" или "она не придет", зато сколько драматизма, верно?

Она была одета в черные джинсы, в просторный серый свитер, который легко сидел на ее потрясающей фигуре, подчеркивая ее стройность. В правой руке она сжимала большой черный кулек, полный чем-то непонятным.

– Давай, я помогу, – он протянул руку к кульку.

Он лукаво улыбнулась:

– Только не заглядывай туда. Окей? – она протянула ему кулек. Он взял его, на какое-то мгновение коснувшись ее теплой руки, которая словно ударила его током.

– Обещаю. Буду смотреть только на тебя, Дезз.

Они пошли в парк.



Над парком стоял обычный майский вечер. В воздухе носился пьянящий весенний аромат, полный непонятно-знакомыми запахами и оттенками. Они шли рядом, о чем-то тихо разговаривая. Режьте его – но он не скажет о чем они разговаривают; он пьян, он счастлив. Он не помнит ничего, почти ничего не чувствует – он просто идет рядом с ней. Он не помнит как, но ее рука оказалась в его руке. Он с трепетом сжимает ее, словно это самое большое сокровище на свете, за которое он готов отдать жизнь.

Иногда он смотрит в ее лицо. Она видит это и приветливо улыбается. Он улыбается в ответ... Ее губы все время движутся, выговаривая какие-то слова, которые словно магическое заклинание действует на него. Кажется, он что-то понимает и даже изредка отвечает ей, но все это происходит словно во сне, он не может понять даже самого себя...

Вот сейчас она кажется чему-то возмущается. Ее тонкие брови грозно сдвигаются к переносице, но голубые глаза, смотрящие в его лицо, продолжают нежно смотреть на него, что-то пытаясь сказать. Ему хочется закрыть ее нежные губы, заставив хоть на секунду ее замолчать...

Как быстро летит время! Он замечает, что вокруг ночь. Старый парк молча отбрасывает свою сплетенную из тысяч веток тень на серую землю, которая от этого становится черной и бездонной. Они подошли к скамейке.

Она села на нее. Он сел рядом, положив кулек на землю. Тень скрывает ее лицо, но он почти явственно видит его тонкие черты. Это лицо он будет помнить всю жизнь.

– Как я устала, – ее голос немного дрожит. В его голову лезет какая-то странная мысль... "Я хочу поцеловать ее... Я должен ее поцеловать... Я люблю ее...". Он медленно, не дыша, приближает свое лицо к ее лицу. Он чувствует ее дыхание, которое вызывает у него приятное головокружение. Он закрывает глаза и приближает свои губы к ее приоткрытым губам... Она нежно обнимает его за шею, он чувствует ее руку у себя на волосах. Другую руку она засовывает в карман своих джинсов и что-то достает. Тихий щелчок – в ее руке оказывается нож с длинным лезвием, блестящим в темноте.

Ее рука резко хватает его за волосы и тянет его голову вниз; рука с ножом оказывается возле его шеи. Одно резкое движение – на его шее оказывается глубокая узкая полоса, темно-красного цвета. Дезз вскакивает со скамейки, боясь запачкаться его кровью, которая со страшной силой льется из раны на шее; она стоит над ним держа его голову за волосы; под ним с огромной скоростью растет черная лужа крови. Из горла Толика вырываются какие-то хлюпающие звуки...

Дезз, улыбаясь, начинает перерезать ему шею, ловко орудуя лезвием, черным от крови. Наконец она останавливается, вытирает нож о рубашку мертвеца и, сложив, засовывает его на место в карман. Она с силой дергает голову за волосы на себя, слышится хруст и в ее руках оказывается бледная голова. Она подносит ее поближе, к самому лицу. В ее голубых глазах отражается застывшая маска смерти. Она улыбается, как всегда по новому – ведь ее улыбка никогда не повторяется. Она заглядывает в его остекленевшие глаза, пытаясь в них что-то рассмотреть. Тихим шепотом она говорит ему:

– Кажется, ты влип, парень...

Она в потемках находит кулек и кидает свой трофей в него. Она заглядывает в кулек и пытается пересчитать головы, лежащие там. "Раз, два, три... шесть... Не плохо, для одного вечера ...".

Она последний раз смотрит на обезглавленное тело, лежащее на земле в луже крови, отражающей полную луну, окруженную темными тучами.

Дезз изящно забрасывает кулек на плечо и уходит в глубь аллеи, насвистывая что-то из Моцарта...





END